Перенесемся в 1675 г. на одну из дорог, ведущую в Москву. Судьба свела на ней служителя Нижегородского Печерского монастыря Онуфрия и купца Шумилу. Онуфрий ехал в столицу, чтобы получить «дарственную» на земли, завещанные Печерской обители одной из московских боярынь. Шумило, оставив дома семью, держал с товарами путь с Макарьевской ярмарки в столицу. Уже к вечеру, проезжая какое-то село, путники услышали звуки печальной крестьянской песни:

«Атамана больше нет у нас,
Нет Степана Тимофеевича,
По прозванью Стеньки Разина!»

Онуфрий разгневался: он как раз восхищался благочестием царя Алексея Михайловича — «Тишайшего», который еще во второй год своего, правления издал «мудрый» указ, запрещавший музыку, пение и пляску, а на третий год им были запрещены игры в тавлеи (шашки) и шахматы, рассказывание сказок и загадывание загадок. И вдруг эта разбойничья песня... Молча слушал попа Онуфрия Шумило: знавал он дружков-купцов, которых жестоко пограбил атаман, когда те ездили в Иран, но личной неприязни к этому казацкому предводителю у него не было, да и за душу брала песня:

«Поймали добра молодца,
Завязали руки белые,
Повезли во каменну Москву
И на славной Красной площади
Отрубили буйну голову!»

Думал Шумило: «Нет, никакими указами не задуешь песню, в которой мысли и чувства народные, а с ней будет жить и память о Волжской вольнице».

На следующий день из-за поворота на горизонте показалась Москва. Огромная столица — жителей в ней около 200 тысяч. Даже иностранных купцов она пленяла. Вот как о ней писал один зарубежный гость: «Город виден за 15 верст, восхищая взор своею красотою и величием, своею возвышенностью, множеством башен и стройных куполов церковных, сверкающих золотом».

Далее пути наших знакомых разошлись: у Онуфрия были дела в Троице-Сергиевой лавре, а Шумило решил остановиться в Москве, на Кузнецком мосту у своего земляка — мастера из Павлово. Кузнецы этих мест теперь соперничали с тульскими в мастерстве изготовления ружей и пистолей.

Вечером, уже перед сном, в горницу к Шумиле прокрался сын знакомого крестьянина восьмилетний Якушка с грамоткой «для тяти». Два года назад купец привез его в ученье к оружейнику. Смышленый малый быстро овладел грамотой в «домашней школе» и стал приглядываться к кузнечному мастерству. В письме к отцу Якушка писал, что хозяин «бил его безвинно», вследствие чего он, «нестерпя побоев, от мастера бегал». Мальчик плача рассказал, что снова собирался бежать, да передумал — слишком сильно желание обучиться ремеслу. Купец пожалел мальчонку и обещал за него вступиться. Он любил тех, кто стремился к учению, понимал, что пока в России мало еще знающих людей, да и в первопрестольной едва ли треть посадских жителей умеет читать и писать, а женщины почти сплошь неграмотные. В то же время для управления мануфактурами да и для торговли теперь очень нужны знания.

Васнецов. Базар

Утром купец Шумило отправился в свои лавки, в Гостиный двор на Красной площади. Его помощники уже вели бойкую торговлю балахнинской солью кожаной обувкой, топорами да косами. Особенно нравился Шумиле его новый товар — деревянная хохломская посуда: вся бурлацкая Русь хлебала его ложками щи, не обжигая рта. Охотно покупали хохломские изделия и иностранные гости. Они даже говорили, что бухарский эмир на хохломских чашах подает плов самым знатным гостям, что известна хохлома и при французском дворе.

Когда-то матушка рассказала Шумиле о живописце первой руки Андрее Лоскуте, который бежал из столицы, недовольный церковными нововведениями Никона, и в глуши приволжских лесов стал расписывать деревянные изделия. Царь отправил за непокорным раскольником солдат... До сих пор слышится купцу голос матери: «Сжег себя Андрей в избе, а перед смертью завещал лесным людям» сохранить его мастерство... Искрами изошел, рассыпался Андрей. Искры те осели в тайге... и запалили они пламя красок хохломских... С той поры и горят алым пламенем, искрятся золотыми самородками яркие краски старой Хохломы».

Убедившись, что помощники умело ведут дело, купец отправился по своим делам. Зашел в одежные ряды — много их здесь, целых 20! Полюбовался на наряды крестьянок Севера, приобрел для дочери-невесты кокошник, а для жены кику, богато украшенную золотым шитьем, модными стали эти изделия в последнее время, сколько фантазии и изящества вкладывали в них мастерицы...

В книжном ряду Шумило столкнулся с учителем из Спасского монастыря — «школы грамматического учения». В ней готовили грамотных служителей для государевой службы. Учитель присоветовал купить в подарок сыну букварь Бурцева с картинками. При этом заметил, что раньше обучать детей было труднее, каждый преподавал, как мог, по «взрослым» книгам. Теперь, с появлением букварей и «книг для обучения счет», появилось определенное единообразие в обучении, что облегчало задачи учителя и делало более доступным чтение книг.

Вместе с букварем продавец из-под полы предложил купцу рукописные «Повесть о Ерше Ершовиче» и «Повесть о Шемякином суде». Эти творения не очень-то жаловали власти: в них высмеивались неправедный суд, взяточничество, столь распространившееся среди государевых слуг, и другие человеческие пороки. Но народ любил и бережно переписывал повести, да и Шумиле были по нраву эти веселые книжки, не то что богословские церковные писания.

Тут же купец еще один «грех» совершил — тайно купил лубки — яркие народные картинки. Несмотря на запреты властей, задорные изображения сценок из жизни крестьян, дворян, бояр, богатых торговых людей прочно поселились в каждой крестьянской избе, да и купцы ими не брезговали.
В иконном ряду Шумило присмотрел подарок матери — иконку. Но вот незадача — этот деликатный товар было не принято продавать за деньги, а для обмена не было у Шумилы с собой ни красок, ни кистей, которые запросил продавец. Договорились, что купец заедет за иконкой к художнику в Троице-Сергиеву лавру — там была обитель «первейшей руки царских живописцев».

Каждый раз, приезжая в Москву, Шумило обязательно шёл в Кремль. Он помнит, как много лет назад отец впервые привез его в столицу. Тогда еще только возводились стройные каменные шатры над кремлевскими башнями. С детства понравились Шумиле куранты на Спасской башне. Отец говаривал, что делал их «аглицкой земли мастер Христофор Головей» и русские умельцы Ждан, братья Вирачевы. На сказочно красивом циферблате располагались жестяные звезды и золоченые изображения Солнца и планет. Тогда же заинтересовала мальчика Водовзводная башня на берегу реки Москвы: там была установлена машина для подачи воды в Кремль.

На сей раз купец долго любовался Теремным дворцом, построенным еще при царе Михаиле.
Приходилось видеть Шумиле в европейских странах огромные, но зачастую несколько мрачные дворцы королей. Этот же был более мил его сердцу и своими яркими, как на лугу, красками, и искусной белокаменной резьбой, пестрыми рядами блестящих на солнце изразцов — все это было свое, подлинно русское, от души народной. Знал он по рассказам отца, что в полутемных от слюдяных окошек царских палатах причудливо расписаны сводчатые потолки, затейливо вырезаны белокаменные перила лестниц.

Васнецов. Красная площадь

Из Кремля путь купца лежал к Охотным рядам, к дворцу князя В. В. Голицына. Василию Васильевичу нравился Шумило своей любознательностью, а купец уважал князя за его жадный интерес ко всему новому, его высокая образованность. Шумило принес князю в подарок книги, купленные у иноземных купцов, знал, что Голицын будет рад такому подарку. В обширном доме молодого князя все было устроено на европейский лад. По стенам висели картины — портреты русских и иноземных государей и немецкие географические карты в золоченых рамах. Именно у князя купец впервые увидел русские парсуны — портреты, написанные «взаправду», а не в традиционной манере иконописных мастеров. Лики европейских государей были выписаны более умело, они выглядели совсем как живые. Но и парсуны были хороши. Позднее Шумило увидит и портрет Скопина-Шуйского и, через много лет; портрет царя Федора.

На потолках голицынского дворца была изображена планетарная система, Здесь Шумило впервые узнал о еретическом учении Коперника. У Голицына была богатая библиотека рукописных и печатных книг на русском, польском, немецком, латинском языках. Глядя на нее, купец думал, что печальны пока судьбы ученых людей в России. Наука рождается из практической жизни: красильщики материй, владельцы соляных копей постигают секреты химии, оружейники и пушечных дел мастера изучают баллистику, строители — геометрию. И все на собственном опыте. Нет пока в стране университетов и академий, где бы ученые люди могли заняться наукой и передавать свои знания другим.

Недалеко от княжеского дома Шумилу обогнал свадебный поезд. Купец хотел отойти с дороги, да ноги в грязи вымарал: неприглядны в сырую погоду московские улицы. Дед рассказывал, что в старину в Новом городе, что на Волхове, чисто было, мостовые светились, да и грамотных людей насчитывалось поболе. Где теперь эти времена?

Васнецов. Скоморохи.

От свадебного поезда отделилась ватага скоморохов, они решили дать на ближайшей горке представление. Зазвучали домры, сурны (трубы), гудки (ящики с натянутыми струнами), забили в накры (литавры). Сначала скоморохи потешали народ «ученым» медведем, но вот появился человек, опоясанный материей. Он поднял свою «юбку» на руках так, что она закрыла голову, и над ней зрители увидели своего любимого кукольного героя Петрушку: «Эх и достанется сейчас каждому, кто попадет на острый язычок этой куклы!» Но ожиданиям публики не суждено было сбыться: внезапно показались царские стражники и скоморохи едва унесли ноги. О них был указ царя Алексея Михайловича: «скоморохам по градам и селам не ходить... медведям и козам... не скакать..., а которые люди от такого безчиния не отстанут — бить батоги... ссылать…»

Закончив свои дела в столице, Шумило двинулся в обратный путь. Надо было еще заехать в Троице-Сергиеву лавру, которая находилась на севере от Москвы. Около лавры Шумило встретил своего знакомого художника, беседующего со странником. Иконописец горячо говорил: «Где такое указание... которое повелевает одною формою... святые лица писать? Разве весь род человеческий на одно лицо создан?»

Странник гневно возражал, припоминая слова своего учителя — раскольника протопопа Аввакума: «...как хорошие изографы изображают их облик: лица, и руки, и ноги... измождены от поста и труда... А вы ныне подобие их переменили, пишете таковых же, как вы сами,— толстобрюхих, толсторожих... Ох!... Русь, чего тебе захотелось — иностранных поступков и обычаев». Заметив Шумилу, незнакомец умолк и поспешил прочь, кто знает, не донесет ли на раскольника купец.

Иконописец пригласил Шумилу в мастерские. По дороге он рассказывал о своем друге — Симоне Ушакове и его трактате «Слово о любителе иконного писания», в котором первый живописец царского двора ставил живопись выше всех искусств. По мнению Ушакова, образы надо отражать, как в зеркале: «Если человек движется, то он движется; перед стоящим стоит, перед смеющимся смеется, перед плачущим плачет». Художник показал купцу новую работу Симона «Спас Нерукотворный», объяснив при этом, что, выполняя заказ монастыря, художник расположил лик святого так, как это предписывали традиции иконописи. Но в остальном Ушаков пошел по своему пути: высветил скулы, подбородок, положил тени под глазами Христа, чтобы сделать его лик объемным. Чтобы придать взгляду Спасителя живость, художник направил лицо не прямо на зрителя, а немного влево. Цвет лица тоже стремился приблизить к естественному. Шумило робко заметил, что, видно, Ушаков действительно далеко ушел от традиций старой живописи в поисках правды; но все же одной ногой он остался в прошлом. Он рассказал, что в Голландии видел картины из сельской жизни такими, как они есть на самом деле: и природа, и обстановка домов выглядела у тех художников как настоящая, а вот наши иконы еще изображают сцены из жизни по-старому.